Каждого ребенка с детства окружают игрушки. Конечно, были они и у меня. Какие игрушки запомнились? Деревянный конь таких размеров, что я на нем раскачивался где-то до второго класса. Трехколесный велосипед, на котором я любил кататься из одной нашей комнаты в другую даже еще в первые свои школьные годы.
Дед, по служебным делам часто ездивший в Москву, всегда старался привести мне из командировки новую игрушку. У меня была «скорая помощь» – игрушечный автомобиль с инерционным двигателем, копия тогдашнего санитарного «ЗИМа» – несколькими движениями руки я разгонял игрушку, давя задними колесами на пол, потом отпускал машинку, несушуюся с воем сирены под стульями, столом и затихавшую где-то под кушеткой.
Был кортик, пистолеты различных модификаций, двустволка, автомат ППШ, издававший характерный треск при нажатии на спусковой крючок. Еще я очень любил играть в куклы. Нет, с половой ориентацией у меня с детства было все нормально, только вот куклы сопровождали меня наравне с обширным «огнестрельным» арсеналом. Засыпал я, кладя сбоку от себя куклу, а под подушку – пистолет. Такое вот странное сочетание. Часть моих детских игрушек до сих пор хранилось где-то в маминых коробочках, которые она умудрилась взять с собой к Гале. Плюшкин по натуре, мама старалась сберечь эти игрушки для внуков, не подозревая, что у тех будут совсем другие игры.
С младенческих лет я был в руках двух женщин – матери и бабушки. Так уж случилось, что отца своего, Николая Александровича Трубецкого, я не помнил: родители разошлись, когда мне было меньше пяти лет, а Галине, соответственно, меньше четырех. До развода родители жили вместе урывками – отец служил офицером в дальнем гарнизоне в горах Таджикистана, наведывался в Ташкент лишь в короткие отпуска или мимолетные командировки. Память сохранила лишь очень блеклый, нерезкий, как в старой киноленте, эпизод одного лишь семейного отдыха в Киргизии в селе Сосновка – у меня вдобавок ко всем болячкам после туберкулезного менингита были еще и слабые легкие, вот почему врачи настойчиво рекомендовали матери выехать со мной в местечко, сочетавшее в себе целебность соснового бора и горного воздуха. Ехали мы поездом Ташкент – Джалал-Абад. В поезде дверкой купе мне прихватило пальцы правой руки, в деревне укусила собака, помню еще, как тянуло рвать от пенки на молоке – давать мне парное из-под коровы осторожная мать не решилась, все время кипятила. С тех пор пенку от молока я органически ненавижу.
Отцу с матерью в ту пору было 25—26 лет, не более – отец был на полгода младше матери. Вскоре после поездки в Сосновку родители расстались. Мать не поехала в Куляб – там находился отцовский гарнизон – только из-за меня, моего слабого здоровья – чтобы матери и ее бабушке было легче ухаживать за мной, родители отца даже забрали к себе на воспитание мою младшую сестру Галину. Постоянно нуждавшийся в квалифицированной медицинской помощи, я не мог рассчитывать на нее в забытом Богом городке. В Ташкенте же в любой момент дед показывал меня лучшим специалистам.
С высоты своих теперь уже прожитых лет я прекрасно понимаю, что подобное двусмысленное положение отца – вроде бы женат, но жена за сотни километров, в гарнизоне вместо отдельной комнаты в офицерском общежитии для семейных, комната на четверых в общежитии для холостых офицеров и вытекающий оттуда неустроенный холостяцкий быт. Гормоны играли, отец вынужден был искать связи на стороне – как ни строги советские армейские порядки и неусыпна опека замполита, незамужних и вдовушек даже на «крыше мира» – в Памире – хватало. Любовницу отца, официантку из офицерской столовой звали Лиля Мустафина. Пройдет два десятка лет и к ужасу матери, ее любимый сыночек, то бишь я, влюбится в юную прелестную татарочку Лилю Мустафину – такие вот в жизни бывают совпадения.
После развода родителей я отца больше никогда в жизни не видел. Правда, в пору откровенности, уже получив в конце 1970-х известие о гибели полковника Трубецкого, мама призналась мне, что однажды, когда я уже учился в третьем классе, отец приезжал посмотреть на меня. Завуч по начальным классам школы, где я учился, Ксения Яковлевна Замиралова, знавшая моего отца еще ребенком, не позволила ему взять меня с урока, а разрешила лишь издали на перемене посмотреть на меня, бегающего в школьном коридоре. Она стояла рядом с отцом, готовая заслонить меня своим телом, если отец попытается хотя бы сдвинуться с места. Вот так я и оказался с раннего детства преимущественно в женском окружении.
Бабушка
Первую бабушку, мать мамы, фактически положившую на борьбу за мое выздоровление свою жизнь, звали Анной Семеновной Репях – вот такая довольно необычная фамилия была у нее. Родом она происходила с Украины, в Средней Азии оказалась девчонкой, когда по аграрной реформе Столыпина в Туркестан двинулись ее родители. Анна Семеновна 1896-го года рождения, когда семья двинулась в Туркестан, ей было около десяти лет. В то время в крае шло интенсивное железнодорожное строительство. Мой прадед Семен Репях стал железнодорожником – строил железнодорожные мастерские близ вокзала в Ташкенте, неподалеку получил квартиру. Бабушка окончила школу в 1914-м, вузов тогда в Туркестане еще не было, а начавшаяся вскоре первая мировая война заставила бабушку пойти работать. Анну Семеновну тянуло к книгам, компромисс быстро нашелся – юная Анечка стала продавщицей книжного магазина. Я застал еще тот книжный магазин на улице Карла Маркса, где всю жизнь – пришла девчонкой, а ушла только на пенсию – проработала бабуля. После победы красных в гражданской войне этот магазин отошел к системе военной торговли Военторг, так что бабуля была на положении служащей Красной Армии. В войну Отечественную это положение позволило бабуле получать паек классом повыше, чем у ее гражданских коллег.
Личная жизнь бабули сложилась неудачно. Большая семья – семеро детей, в которой старшая дочь волей-неволей вынуждена стать первой помощницей работавшей матери, привела к тому, что до 34-х лет она оставалась незамужем – ее опередила младшенькая сестричка Наташа, вскоре после Гражданской войны выскочившая замуж за симпатичного бухгалтера облпотребсоюза Михаила Яновского. На свадьбе сестры Анна не отрывала взгляда от новоиспеченного родственника. Но разбивать семью, мешать счастью младшей сестры она не решилась. В 1921-м и 1922-м годах Наталья Семеновна родила мальчишек-погодок Леву и Колю. Бабушка ждала своего звездного счастья семь лет, пока в начале 1927-го года Наталья Семеновна не скончалась от туберкулеза. Бабуля вполне естественно стала присматривать за племянниками, жившими под одной крышей. Вдовец не долго горевал – официально поженились они с бабушкой через год после смерти Натальи Семеновны, выдержав положенный по христианским обычаям траур. А в ноябре 1929-го родилась мама, которую в честь умершей тети и назвали Натальей.
Так почему же несчастливо сложилась личная жизнь бабули? Поздно, но замуж все равно вышла, трое детей – мальчишки быстро назвали ее мамой, правда, мама Аня, любящий муж… Так безоблачно все и было где-то до середины 1930-х. Михаил Яновский продвинулся по службе, из рядового бухгалтера стал главным ревизором республиканской потребкооперации. В 1937-м году Михаила Яновского арестовали по печально известной 58-й статье УК – контрреволюционная деятельность. Десять лет без права переписки где-то в Сибири – живших в Средней Азии в казахстанские лагеря не сажали, считали, видимо, что это люди, привыкшие к местным условиям.
Судьба деда – типичная для миллионов его соотечественников и одногодков, если бы не одно «но». Когда началась война, дед отсидел в лагере всего лишь четыре из положенных десяти лет. Возраст деда был уже солидным – 45 лет, но всеми правдами и неправдами дед попал-таки в штрафбат. Для тех, кто не знает, объясняю популярно – это батальоны смертников, состоявшие из бывших зеков, осужденных за воинские преступления солдат и офицеров Красной Армии. Штрафбаты бросали в самое пекло, зная, что они не отступят. Смерть или ранение штрафника смывало кровью его вину перед государством. Дед оказался счастливым – тяжелое ранение, многие месяцы, проведенные на койках эвакогоспиталей, инвалидность – у него была парализована левая рука, она почти не действовала. Но и в таком состоянии его с нетерпением ждали дома – женщины советские и безногих, и безруких принимали, а тут всего лишь одна рука, и то целая, подумаешь, еле двигается… Но Михаил Петрович, оправившись после ранения и демобилизовавшись по инвалидности, в Ташкент к жене не вернулся. Одна из медсестер, ухаживших за дедом в госпитале, подняла его на ноги до такой степени, что вскоре забеременела от деда. Ее демобилизовали, и они вместе с дедом уехали в Пржевальск – городок в Киргизии на берегу великолепного горного озера Иссык-Куль. Ребенок родился мертвым. Больше детей у них почему-то никогда не было, но дед так и прожил до конца жизни со своей фронтовой подругой, ни разу не видя своей второй жены, моей бабушки Анны Семеновны. Дочку свою и меня он увидел незадолго до смерти – в 1966-м году мы с мамой все лето отдыхали на Иссык-Куле, мама не выдержала, заехала к отцу в Пржевальск. Ей было уже 37, мне почти 15, а деду 70 лет…
